Звездное небо

Ради чего мы пишем книги? Много раз я задавал себе этот вопрос. Возможно, внутри нас есть какое-то пространство, которое невозможно заполнить. Пустое пространство, которое всегда есть, всегда было и всегда будет. И все же интересно, откуда возникает эта пустота? И ради чего она вообще существует?

Возможно, чтобы напоминать нам о чем-то. А может быть, то, что мы называем пустотой – скорее всего, сила, которая заставляет нас, людей, творить? И разве не пустоту мы стремимся заполнить? И разве мир не создан из пустоты? Разве присутствие пустоты – не конечная предпосылка всего сотворенного? Всего счастья? Всех несчастий?

Есть мгновения, когда человек чувствует себя счастливым. Есть минуты, когда жизнь кажется счастьем. Бывают такие дни, когда кажется – все зависит от чего-то или от кого-то одного. И тем не менее есть такие мгновения, часы и дни, когда нам грустно, когда мы чувствуем себя потерянными, когда мы обнаруживаем, что мы бесконечно одиноки. Возможно, феномен писательства стал способом борьбы человечества со своим одиночеством. Ибо одиночество присутствует всегда.

Я вспоминаю сказку Ханса Кристиана Андерсена о мальчике, которому осколок стекла угодил в глаз и мешал ему видеть. Молитвы и благие деяния ближних спасают мальчика и помогают ему избавиться от осколка. Но как можно спасти человека от одиночества, если оно стало его неотъемлемой частью? Ведь одиночество – не вещь, которую можно отринуть, не осколок и не заноза, которые можно извлечь. А вообще, нужно ли освобождение от одиночества?

Много раз я замечал сороку, которая сидела на крыше дома, поблизости от места, где я живу. На вопрос – почему именно эта сорока привлекала мое внимание – я на самом деле не могу ответить. И я не смогу также объяснить, почему вдруг сорока? Да и вообще – какое мне дело до сороки, когда у меня есть тысяча неотложных задач, которые мне предстоит решить и над которыми я размышляю? Тем не менее, сорока застряла в моей голове, словно запутанный клубок посреди всех моих мыслей. Или я неправ?

Иногда мне кажется, что и я поселился в голове у сороки. Ведь есть же у птицы мышление, пусть хотя бы рудиментарное? А если это так, значит, мы оба знаем о существовании друг друга. И о том, что мы принадлежим среде, в которой не сможем избегать друг друга. А возможно, все зашло так далеко, что мы в некотором смысле принадлежим друг другу и, таким образом, каждый из нас представляет собой неотъемлемую часть реальности другого. Разве это не так? Или мы зашли слишком далеко по пути ассоциаций, которые давным-давно следовало бы позабыть?

Возможно, идея заключается в том, что история сороки тесно переплелась с моей собственной историей, и все это за короткий промежуток времени. Утверждать это – значит найти способ описывать мир, который, как нам кажется, имеет смысл. Один из способов оживить окружающий нас мир – найти точку его соприкосновения с нами. И, таким образом, мы приблизимся к тому, чего там нет, и в то же самое время есть. Я имею в виду – многое из того, что мы считаем данностью, невидимо. Разве не так?

Сороки не являются невидимками. Они обитают там, на крыше. То есть они в моей голове, у меня перед глазами – сейчас, когда я пишу этот текст. И мне интересно, не обогащаем ли мы свою повседневную жизнь, когда осмеливаемся увидеть то, чего мы обычно не видим? Разве мир не становится необъятнее, когда мы стараемся разглядеть невидимое? Что происходит, когда мы отважно пересматриваем все, что нам казалось само собой разумеющимся? А теперь я спрашиваю себя: откуда вообще у меня появляются все эти мысли? Может быть, потому, что куда-то внутрь меня закралось подозрение, что жизнь намного богаче, чем я могу себе это представить…

Порой, путешествуя за границей и встречая самых разных людей, я испытываю почти мистическое чувство – мне кажется, что я встречал их раньше. Мне могут глубокомысленно заметить: да ведь это же типичный эффект дежавю, и к тому же, посоветуют не придавать этому слишком большого значения. И будут, наверное, правы, потому что в этом переживании действительно есть что-то нереальное.

Но было в этом переживании и еще кое-что. Я чувствовал необъяснимое родство с теми, кого я встречал. Такое впечатление, что встреча с ними пробуждала во мне чувства, ранее неведомые. И не впадая в религиозные нравоучения, я задаюсь вопросом, почему далеко не все мы и не каждый из нас может пережить подобное чувство сопричастности. Чувство, которое наш практицизм пытается вытеснить сразу, как только оно нас посещает. Словно оно само по себе в чем-то ущербно.

А ведь это свидетельство само по себе есть повод привлечь внимание к тому, что объединяет нас, людей, представителей человеческой расы. Хотя где-то наверняка найдется родственная душа, которая сочтет мои откровения о сопричастности заблуждением. И та же душа, безусловно, предложит мне помощь, чтобы исцелить меня от моих чудачеств и заблуждений. И здесь я не могу не задать себе следующий риторический вопрос: разве не дикость – подчеркивать различия между людьми, умалчивая при этом об их сходстве? Особенно в наши времена, когда националистические настроения и партии отвоевывают себе все большее пространство в публичном дискурсе…