Пугало. Сумеречные новеллы.

По-моему, люди не вполне отдают себе отчет в том, что я смертен. Вместо этого они уделяют большое внимание тому, что я каждый день расту и скоро начну цвести. А когда я начинаю цвести, люди говорят, что я – великолепное творение природы и на меня приятно смотреть. Я знаю, что так оно и есть. Во всяком случае, для других, для тех, кто утратил свои цвета и зачах.

То, что я сейчас пишу, звучит ужасно: я не хотел родиться. Да, именно так. И я дошел даже до того, что многие дни подряд мечтаю: чтобы люди перестали поливать меня. Цветок не должен так думать, но я так думаю. И я не могу никак иначе.

Но так уж складывается, что мне не удается погибнуть. Ко мне приходят люди, чтобы напоить меня, и напоить с любовью, как они обычно говорят. Но что это за любовь, которая заставляет меня испытывать все эти унижения? Они говорят о любви, словно это само собой разумеется, но не понимают, что их любовь продлевает мою бессмысленную жизнь. Да, моя жизнь бессмысленна. И какой смысл в том, чтобы сначала позволить мне расцвести, а потом – на самом пике цветения – погрузиться в процесс увядания?

Обычно говорят, что жизнь может быть жестокой. Это не совсем так. Жизнь жестока, когда твой собственный уход предопределен заранее. Нет, никто не сможет избежать тирании гибели.

Бессердечен тот, кто вдохнул в нас жизнь. Но все окружающие меня считают иначе. Они говорят о жизни как о даре, словно тот, кто даровал им жизнь, был преисполнен любви. Так оно и есть. Это верно. Жизнь, конечно, может восприниматься как дар, но только если вы позволяете себе обманываться.

– Но о каком обмане идет речь? – поинтересуетесь вы.

Об обмане жизни, если он вам знаком. Тот, кто размышлял об этом обмане и уже постиг его, рано или поздно почувствует себя опустошенным и разочарованным в жизни, и предпочтет не думать вообще.

А дураки, которые живут среди нас, как-то справляются. Они всегда справляются. Они и на смертном одре будут прославлять жизнь, за то, что они прожили достойную жизнь здесь, на земле. Они будут петь и смеяться, как малые дети. В каком-то смысле я завидую дуракам. Они все-таки всегда счастливы, черт побери.

Время миновало. Я уже давно отцвел, я, гордый и непокоренный, я, который дарил миру уникальные ароматы. Но время, как уже было сказано, миновало, и теперь я нахожусь здесь, в ожидании неизбежного конца.

Вам может показаться, что у меня слишком мрачные мысли, чтобы я мог вам понравиться. Так оно и есть.

Конечно, я мрачен.

Мне горько от того, что я не могу быть дураком, который радуется, видя, как вянет его листва. Горько, что я не в состоянии петь и плакать от радости, когда солнце согревает мое давно уже бессильное тело. Мне горько потому, что люди не понимают: я ничего не хочу, я хочу только умереть.

Перевод со шведского Катарины Мурадян

Наконец-то Пауло впустили, и теперь он оказался в середине зала. Вокруг него сидели мужчины, женщины и дети. Они с любопытством взирали на него.

– Что привело вас сюда? – спросил его толстяк с безупречно ухоженными бакенбардами.

Пауло вытянулся – так, словно хотел показать всем присутствующим, что он, конечно же, знает, ради чего он тут находится, а потом сказал:

– Я явился сюда только по одной причине.

– И по какой же такой причине, позвольте спросить? – полюбопытствовал толстяк и игриво взглянул на Пауло.

– Я намерен просить о возмещении.

Пауло был доволен тем, как он изложил свою просьбу, и он вроде бы даже не удивился тому, что так удачно сформулировал свою задачу, хотя накануне и готовился к своему выступлению несколько часов.

– И за что же вы хотите получить возмещение? – спросила женщина с острым носом.

– За то, что вы все причинили мне боль.

– Вы так считаете? – спросил какой-то малыш и высунул язык.

– Да, я так считаю, – ответил Пауло.

Он старался не смотреть на маленького грубияна, который сейчас с усмешкой уставился на него.

Толстяк откашлялся и с нескрываемым раздражением обратился к Пауло:

– Но ради Бога, расскажите-ка нам, каким образом мы причинили вам боль.

– С большим удовольствием, – сказал Пауло и сделал шаг вперед.

В зале воцарилось глухое молчание. Все уставились на него, исподтишка ухмыляясь и подмигивая друг другу, так, словно искренне желали ему провала. Но Пауло даже не смотрел на них, поскольку полностью сосредоточился на том, что собирался сказать.

«Ничего себе!» – подумал он, пытаясь вспомнить свои размышления и свою подготовку к этому выступлению за несколько дней.

Не далее как прошлой ночью он прекрасно знал, как будет излагать свое дело. Но теперь выходило так, что на самом деле он не знал, с чего ему следует начать.

– Что ж, мы готовы вас выслушать! – крикнул толстяк.

Он зажег сигару и затянулся дымом.

Дым закружился мелкими колечками в воздухе, и дети в зале открыли рты от изумления.

Пауло начал излагать свое дело, но чем больше он говорил, тем больше он запутывался. Все, что он говорил, звучало бессвязно, и время от времени он даже заикался. В конце концов он закашлялся, потому что сигарный дым проник в его легкие, и он был вынужден попросить стакан воды.

– Дайте человеку воды! – взревел жирдяй и с осуждением посмотрел на Пауло.

Худощавый человек с вытянутым лицом встал и принес Пауло стакан воды. Протягивая ему стакан, он заглянул ему в глаза и почти доверительным шепотом произнес:

– Теперь наверняка все будет хорошо.

– Вы так думаете? – прошептал Пауло и сразу почувствовал себя намного уверенней.

– Все будет хорошо… Но не для вас, а для нас, для тех, кого вы обвиняете в том, что мы вас обидели, – еле слышно проговорил мужчина и отправился обратно на свое место.

Пауло посмотрел ему вслед, размышляя об услышанном. Потом он задумался, а не ослышался ли он.

– Мы слушаем! – крикнул толстяк, продолжая пыхтеть своей сигарой.

В это мгновение для Пауло все стало ясно, и он сейчас уже точно знал, что именно ему следует сказать.

Он наклонился вперед, чтобы поставить стакан, затем выпрямился – теперь наступило время потребовать сатисфакцию. Но в этот момент он вдруг словно застыл и поднял глаза. Он бросил беглый взгляд на свои ноги и обнаружил, к своему ужасу, что он необут. Да, кто-то так, что он даже не заметил, отнял у него носки и обувь. Он усмехнулся и с удивлением посмотрел на свои босые ноги.

– А где же мои носки и обувь? – вполголоса спросил он сам себя.

Теперь Пауло увидел, что толстяк поднялся и что у него изо рта висит сигара.

– В чем дело? – спросил Пауло и неуверенно улыбнулся.

– Почему вы босиком? – спросил жирдяй и нагло улыбнулся.

– Да, это и в самом деле странно, – сказал Пауло и безучастно взглянул на свои ноги.

– Но вы, надеюсь, понимаете, что мы не оставим это обстоятельство без внимания?

– Конечно, господин...

– Штайн, если угодно, – ответил жирдяй и широко улыбнулся.

– Конечно же, господин Штайн, – прошептал Пауло.

Ему стало очень стыдно, ведь на глазах у всех он оказался босиком.

– А как насчет штанов? – спросил жирдяй Штайн и украдкой взглянул на его ноги.

– Штанов?

Пауло даже взмок от напряжения, потому что он не знал, что на нем теперь нет и штанов.

– По-моему, вы слишком много себе позволяете, – заявил Штайн и покачал головой.

Тогда Пауло задал вопрос, который мог бы кое-кому показаться забавным: а не сам ли господин Штайн забрал его штаны?

– Нет, конечно, я не при чем, – засмеялся Штайн.

– Но кто же тогда? – спросил Пауло.

– Надеюсь, вы понимаете, что находиться здесь без штанов неприлично?

– Конечно, господин Штайн, – прошептал Пауло.

– Вы свободны! – вдруг прошипел Штайн.

Но Пауло стоял и испуганно смотрел на Штайна и остальных. Ведь он пришел сюда, чтобы добиться возмещения, а они решили вышвырнуть его за борт. Конечно, он стоял здесь полураздетый, но что же теперь поделать?

– Господин Штайн, я пришел сюда, чтобы добиться возмещения. И я хотел бы попутно упомянуть, что я провел бесчисленное количество часов, чтобы подготовиться. Но теперь вы намерены изгнать меня отсюда. Неужели вы именно так относитесь к человеку, которого оскорбили и который, по понятным причинам, хотел бы добиться возмещения?

– Во-первых, перестаньте повышать голос, – одернул его Штайн. – А во-вторых, неужели вы требуете, чтобы мы воспринимали вас всерьез? В то время как вы стоите тут и демонстрируете свои трусы изумленной публике?

– Это к делу не относится, – крикнул возмущенный Пауло.

Он вышел из себя.

Теперь в зале послышалось хихиканье.

Штайн мизинцем провел по одной из своих бровей, словно Пауло своим криком нарушил равновесие на его лице. Затем он слегка скривил рот и спросил:

– Скажите мне... Не слишком ли многого вы просите?

– Вовсе нет! – убежденно возразил Пауло.

В то же время он словно боялся, что кто-то в зале суда подкрадется к нему и снимет с него пиджак и рубашку.

– Что ж, повторите это еще раз, так, чтобы все услышали, – сказал Штайн и натянуто улыбнулся.

– Я прошу только о возмещении, – уверенно сказал Пауло.

– Что ж, тогда все в порядке! Вы получили наше прощение, – неожиданно сказал Штайн.

Пауло даже не нашелся, что ответить.

– Что ж, теперь вы получили наше прощение.

– Но...

– Теперь вы можете идти, – милостиво разрешил Штайн и взглянул на обнаженное туловище Пауло.

– Тогда позвольте поблагодарить вас и откланяться, – смущенно сказал Пауло.

Затем он вышел из зала, но, прежде чем закрыть за собой дверь, обернулся. Все сидели и молча смотрели на него.

– Что ж, я ухожу, – сказал он, но его никто не услышал.

Он осторожно закрыл дверь.

И вскоре он услышал, как зал суда буквально взорвался от хохота.

Перевод со шведского Катарины Мурадян

Я живу в клетке. Я живу в ней давно. Как давно? Я не знаю. Моя память хранит не так много событий. Но это вовсе не значит, что я недоумок. Я понимаю больше, чем вам кажется.

Но вы, конечно, любите подтрунивать надо мной, когда я повторяю все шуточки и фразы, которые вы произносите. И вы продолжаете смеяться надо мной и утверждать, что я – дурак. И все это только потому, что, по-вашему, сам я не умею говорить.

Тем не менее я всегда хорошо себя чувствую в своей клетке. Мне приносят еду, и я благодарен за это. Но есть и другие вещи, которые я ценю очень высоко. Я имею в виду, в первую очередь, то, какое удовольствие мне доставляют те беседы, которые я слышу за изысканным обеденным столом. Это не просто пустая болтовня. Дело в том, что я живу у ученого человека, который знает многие премудрости.

Как уже было сказано, здесь в доме ведется немало разговоров. Многие приходят в гости. Они часами сидят и беседуют обо всем подряд. И это просто замечательно. Так ведь? Просто подумайте о том, как много я узнал. Я должен быть счастливым попугаем. Разве нет?

Я охотно признаю, что принимать участие в этих разговорах – настоящее удовольствие.

Правда, теперь уже нет. Понимаете ли, с годами меня все больше начали напрягать все эти беседы. Да и в конце концов они стали просто-напросто невыносимыми.

Вы, конечно, можете задать вопрос: что ты имеешь в виду, попугай?

Между мною и вами есть три различия. Во-первых, я сижу в клетке, а вы находитесь на свободе. Я никогда не смогу вылететь из моей клетки. А вы напротив, можете отправиться куда угодно, ведь для вас нет клеток и оград, за которыми вас держат взаперти.

Другое отличие состоит в том, что я знаю – я сижу в клетке. И это не вызывает никаких сомнений. Зато вы не знаете, что вы и сами пребываете в клетке, которая находится в ваших головах. Даже сейчас, читая об этом, вы даже откидываетесь назад, словно вас оскорбили. Да, оскорбили таким же образом, как вы оскорбляете меня всякий раз, когда смеетесь надо мной, ведь я повторяю за вами все ваши плоские шуточки.

Третье отличие заключается в том, что я могу прекратить повторять все сказанное вами. А вместо этого я буду сидеть в своей клетке, и меня будут посещать новые мысли. Мысли, которые не всегда обрадуют вас, если вы их услышите. Но вы не одобряете новые мысли. Потому что вы только повторяете все, что вы услышали и прочитали. Даже тот, у кого я живу и кто знает так много всего, повторяет все, что он читает. И даже не догадывается об этом. Он повторяет и повторяет все, до полного изнеможения.

Теперь вы понимаете, почему я огорчен. Ведь все вы просто повторяете самих себя. И ради чего вы это делаете? Потому что вы, когда сидите в своей клетке, больше ни на что не способны.

Перевод со шведского Катарины Мурадян